Как уберечь подростка от суицидальных мыслей, рассказал психолог
Эта тема сложная и слишком деликатная, но замалчивать ее нельзя. За последние месяцы в Казахстане было несколько трагических историй, связанных с суицидами среди подростков. У всех были разные ситуации, и эти ребята не были связаны между собой. Что может спровоцировать подростка на такой шаг и как родителям вовремя заметить, что с их ребенком что-то не так? Корреспондент Tengrinews.kz поговорил на эту тему с психологами Светланой Богатыревой и Гульжан Амангельдиновой. В результате получился очень важный разговор о детской психологии.
— Что влияет на решение подростка совершить суицид?
Гульжан Амангельдинова, психолог:
— Одной из причин может быть социальное общение подростка — на чье-то психическое здоровье оно сильно влияет, на чье-то — нет. Все зависит от чувства безопасности и поддержки родных, в какой мере ребенок все это получает.
Следующее — это проблемы в семье, они могли быть и до пандемии, а во время пандемии все это могло ухудшиться.
Психологические причины: это депрессии, тревоги, зависимость, чаще стрессовые ситуации. Важно учитывать индивидуальные особенности: насколько ребенок нервозный или импульсивный, может он свои чувства сдерживать или нет.
В академической жизни причиной могут быть буллинг, экзамены, ссоры, особенно если дети долгое время были на дистанционном обучении, а сейчас перешли в офлайн.
Спусковым крючком может стать также потеря, причем это необязательно чья-то смерть, это может быть переезд любимого человека в другой город или еще что-то, приравненное к потере.
Мы все время должны рассматривать человека в экосистеме, а не так, что от него все зависит. Например, экономическая экосистема влияет на родителей, которые влияют на ребенка, а уже ребенок начинает внутри себя копошиться, искать, в чем он там провинился. Ему кажется, что это все безвыходная ситуация, поэтому взрослым нужно быть бдительными по отношению к своим детям.
Суицид — это комплекс как поведенческих, так и личностных, внутренних вопросов.
Светлана Богатырева, психолог, специалист по подростковому суициду:
— Суицид — это биопсихосоциальная проблема. Основное — это психологическое состояние. Если, например, ребенок в ресурсе, у него хорошее состояние, то он может справляться с разными трудностями.
Если же у ребенка состояние дисгармонии, накопленный стресс, нет поддержки и внутри нездоровая ситуация, то для него любой внешний вызов может быть решающей каплей.
Подростковый возраст очень сложный: это гормональные перестройки, быстрый рост, все меняется, им нужно приспособиться к своей меняющейся физиологии, и они уже понимают, что не дети, от них ждут и требуют больше, чем от маленьких. И на этом фоне важно, как у него внутри все там организовано. Все ли хорошо, ресурсно, есть ли поддержка? Это надо отслеживать в детях, не добивать их, а помогать.
Если понимаем, что им и так сложно, это значит, что мы должны снизить к ним требования и где-то идти с позиции помощи, снисхождения, нежели с жестких требований. Все это в совокупности будет влиять на его состояние.
Это как на весах.
Справится-не справится в каждой конкретной ситуации. Какие-то факторы на одну чашу весов попадают, какие-то — на другую. Задача взрослых сделать так, чтобы больше было факторов в пользу жизни.
— Как можно понять, что ребенок склонен к суициду, есть какие-то тревожные звоночки?
Светлана Богатырева:
— Подростки отличаются от взрослых тем, что у них высокая импульсивность. Для взрослых характерно больше планировать, долго собираться, годами вынашивать какую-то идею. У подростков случается по-разному: некоторые планируют, но не годами, а короче, у других это как импульс, эмоциональная такая реакция. Когда все вокруг накопилось, происходит внешний триггер, и для ребенка это как последняя капля.
Поэтому если мы рисуем портрет, то смотрим, какие там отягчающие обстоятельства, сколько вызовов у ребенка: развод родителей, переезд в другую страну, переход в другую школу, конфликты в школе, непонимание с членами семьи. Чем больше этих галочек, тем больше будет риска.
Еще важно учитывать, насколько эти факторы значимы для самого ребенка, потому что некоторые некритично переносят то или иное событие.
Это сложная история.
Здесь невозможно сказать, что если есть какие-то однозначные пункты «а», «б», «с», то он суицидник. Это всегда комбинация, как пазл. Именно для этого нужны специалисты, которые все это посмотрят.
Гульжан Амангельдинова:
— Сигналом может послужить эмоциональное состояние ребенка. К примеру, раньше он был активным, а тут внезапно становится пассивным или, наоборот, был спокойным, а проснулся с утра уже вспыльчивым, агрессивным. Все это говорит о том, что у ребенка эмоциональный стресс.
Есть подростки, которые стопроцентно осознают, к чему они идут. Это сложный печальный момент, потому что ребенок не с бухты-барахты готовится к смерти, он готовится основательно, дает как бы шанс родителям, как бы шанс себе, друзьям, чтобы за что-то зацепиться. Возможно, моментами он демонстративно что-то подсказывает.
Есть дети, которые ничего не демонстрируют, не разговаривают ни с кем, их конечная цель — совершить суицид, завершить, забыться, чтобы родителям было плохо, это бессознательно, как бы в качестве наказания.
— Что поможет исправить ситуацию? В чем главная ошибка взрослых?
Гульжан Амангельдинова:
— У нас очень мало превентивных мер, которые направлены именно на подростков. Часто они, эти меры, плохо работают. Например, если мы возьмем школьных психологов, которые должны определять, выявлять тенденции, то там все хромает — условно на 500 учеников один психолог. Мы замечаем две тысячи учеников и два-три психолога, которые, помимо проблем ребят, загружены бумажной волокитой. Физически их не хватает.
Что еще важно, это традиционные семейные вещи.
Есть семьи (чаще в городских условиях), которые читают про психологию, у них есть доступ к информации, профилактике суицидов, они что-то делают. Если же мы уходим в сельские семьи, за пределы города, то там картина совсем иная, люди больше заняты не эмоциональным состоянием, а именно финансовыми проблемами. А когда фокус уходит на экономические вопросы, эмоции остаются за пределами интересов и круга внимания. Тогда ребенок сам по себе. Если он не создает проблем, то хорошо, если создает, то чаще с ним «разговаривают» кнутом.
Нет культуры, когда ребенок может подойти к родителям и открыто поговорить, высказать свои мысли, обиды, а родитель спокойно принять, сказать: я тебя услышал, давай искать компромисс. Чаще всего: я тебя кормлю, ради тебя работаю, а ты мне, такой неблагодарный, еще что-то говоришь.
Каждый родитель должен зарубить себе на носу: он полностью в ответе за ребенка, его эмоциональное состояние, внутренние, внешние факторы.
Конечно, есть ответственность и учителей, и психологов, которые должны замечать сигналы и сообщать об этом. Но здесь есть еще одна вещь — доверие. Ребенок не доверяет школьному психологу, потому что тот открыто об этом начнет рассказывать — протокол таков, что нужно сообщить туда-то, и этот вопрос берется под контроль.
Без проблем тоже жить невозможно. Но нужно находить пути решения: учить ребенка, как справляться со стрессом, буллингом, бессонницей, депрессией. Если сами родители умеют эти вещи делать, они смогут научить этому и ребенка.
Светлана Богатырева:
— Подростковый суицид — это всегда крик о помощи. Это в первую очередь не про желание уйти из жизни, а про диалог. Это способ что-то сказать, и когда способов уже не остается, они говорят так.
В суицидном состоянии преобладает тоннельное мышление, то есть человек видит только свою проблему и не видит других возможностей.
В нашем обществе было не принято говорить по душам с детьми, для нас это очень новая идея. Считалось, что роль родителя — где-то поругать, где-то приструнить, главное, чтобы он какой-то такой социально понятный дошел до взрослого возраста и отпустить его потом. А то, что у него другие мысли, эмоции, он не часть тебя, а другой человек, и к нему хорошо бы отнестись, как к другому человеку, — вот это для нашей истории новая тема.
Суицид — это такая тема, где лучше перебдеть. Даже если у вас есть подозрения, что ребенок вами манипулирует, надо спросить самих себя, а что такого сделали мы, что он так с нами общается, что у него нет другого способа на нас повлиять, кроме манипуляций. Что мы такого допустили, что он не может прийти к нам по-честному. Он же не только в суициде манипулирует, а где-то и раньше понял, что таким образом можно что-то решать в жизни.
Это вопрос в целом к нашему общению с ребенком, и даже если он манипулирует, мы должны понимать, что он пытается нам что-то сказать и выбрал такой кривой способ, потому что по-другому не умеет.
Ответственность в любом случае на взрослых.
— В некоторых случаях причиной суицида становится буллинг. Как заметить эту проблему, пока она не переросла в трагедию?
Светлана Богатырева:
— Эта история была всегда и в 90-е годы цвела пышным цветом. Сейчас половина случаев ушла в киберпространство.
Тут надо понимать, что если в рамках школы что-то такое происходит, то в интересах школы до последнего это скрывать. Потому что начнутся проверки, аресты и т. д. Раньше это все было шито-крыто, а сейчас есть телефоны.
Мы стали это видеть, и проблема вышла на общественную повестку, это плюс.
На мой взгляд, здесь недорабатывает конкретно школа, потому что буллинг — это процесс групповой, это не конфликт между плохим и хорошим ребенком. Это всегда травля, болезнь коллектива.
С одной стороны, это естественная штука, поскольку мы все существа социальные, и раз мы все в группе, нам нужно в ней установить свой статус — кто я, меня уважают или не уважают. Так устроена психика, такое происходит во всех коллективах. Другой вопрос, что мы люди и можем управлять этим. А управлять этим должен тот, кто в коллективе главный, это педагог.
Как это происходит. Сначала какие-то дети по отношению к другому ребенку проявляют силу, шутят, унижают. Все съедают: педагог, одноклассники. Подумаешь, пошутил.
Потом это как снежный ком начинает нарастать — агрессор чувствует свою безнаказанность, его никто не останавливает. Дальше дети собираются в стайки, и все это дорастает до каких-то серьезных вещей.
Учителя могут работать с этим, видя все это на ранней стадии, но у многих задача прийти и оттарабанить свой урок.
А школа — это же как живой организм, там все связано. Даже если ты детей там специально не воспитываешь, они все равно воспитываются.
— Еще у подростков куча стереотипов на эту тему. Во-первых, многие из них считают, что это нормально, когда кто-то кого-то унижает. У них так принято дома. Там провинился — получил как следует. Толерантность к насилию у нас очень низкая. Во-вторых, они считают, что взрослым нельзя рассказывать, это стукачество.
Я всегда привожу в пример, что Эйнштейн говорил: «Проблема не решается на том уровне, на котором она возникла». То есть если она возникла в вашем классе, вы должны привлечь кого-то с другого уровня: более старшего ребенка, учителя, психолога. Поскольку это конфликт статусов, здесь нужен более статусный человек, который сможет помочь.
И еще с детьми никто не говорит об этом.
Некоторые взрослые считают: пусть сам решает, он таким образом окрепнет. Но на самом деле это добивает детей, это может быть травма на всю жизнь, которая впоследствии отразится и на работе, и в семье. Ребенок перестает верить в себя.
Был такой кейс в Азербайджане. Девочку буллили, она выбросилась с третьего этажа. Ее занесли в кабинет директора, надеялись, что она отлежится, не вызывали скорую, боялись, что будет шум вокруг школы. А она умерла.
Это круговая порука — взрослым не хочется, чтобы это было видно, а подростки живут по своим понятиям. И так все это «варится».
— Дети, из которых родители долго и мучительно «делают» вундеркиндов, могут быть в зоне суицидального риска?
Светлана Богатырева:
— Да, это тоже так называемое поле. Например, был случай на ЕНТ, если я не ошибаюсь, в Алматинской области. Девочка совершила суицид из-за того, что получила на экзамене четверку, а от нее все ожидали, что она получит пятерку. Вот пожалуйста.
Вообще, я за индивидуальный подход, потому что дети наши разные. Во-первых, у них отличаются темпераменты: один активный, другой спокойный, третий плаксивый, кто-то замедленный или убыстренный. И, соответственно, интересы и темпы образования у детей разнятся.
Я видела ребят, для которых хорошо, что у них 500 кружков, они сами это просят. Когда был карантин дома, они не знали, куда себя деть.
А есть дети, для которых смерть, когда их пихают во все это. Им хочется побыть дома, отдохнуть, помечтать.
Мне кажется, тут надо присматриваться, как к семенам. Из яблока ты не вырастишь абрикос, как бы ни поливал и ни удобрял. Для меня деструктивная стратегия, когда, помимо воли ребенка, ты ему внушаешь какие-то свои видения.
Понятно, что родители больше знают про этот мир и они хотят, чтобы у детей было больше возможностей на старте. Считаю, что взрослые должны предлагать: я вот это знаю, вот это, а ты как? И смотреть: он идет в это, не идет.
Я знаю детей, которые идут во все это только ради родителей, потому что не хотят их расстраивать, но самим детям сложно. Они начинают болеть. Вроде пора на кружок идти, а он слег. И это все надо учитывать: природу ребенка и как ему это заходит. Но бывает и лень. Они пару раз сходят, потом говорят: все, я находился.
Может, в каких-то ситуациях надо сказать: давай мы два месяца с тобой ходим, ты получишь такую-то преференцию, и через два месяца мы к этому разговору вернемся и решим, да или нет. То есть дать какой-то период адаптации. Бывает, что через какой-то промежуток времени дети втягиваются и потом сами начинают ходить.
Но я против того, чтобы их ломать, через силу заставлять, формировать чемпиона: «нет, ты будешь», «ты мне потом спасибо скажешь» и т. д.
Я не за это.
— Некоторые эксперты говорят, что, к примеру, сериал «Игра в кальмара» и мультфильм «Свинка Пеппа» оказывают дурное влияние на подрастающее поколение. Также разные мнения о ТикТоке. Что вы думаете про влияние подобной продукции?
Светлана Богатырева:
— ТикТок и фильмы — продукты культуры, которые, безусловно, могут влиять на разных людей по-разному. Что-то запрещать — это так себе история, очень скользкая дорожка.
Даже если мы представим, что вырастили ребенка в идеальной теплице, где все будет классно, а завтра он выйдет во внешний мир, и вся эта информация рухнет на него. Наша задача — ее обрабатывать, расценивать, где хорошо, а где плохо.
У меня у самой растет сын-подросток, и я всегда все взвешиваю. Я понимаю, что не спрячу его от этого мира. Если он не посмотрит этот фильм, то увидит какой-то другой.
— Другой вопрос, что я могу с этим сделать. Понятно, что подростки — это такой возраст, когда они ищут модель взросления. Я, как взрослый, могу ему рассказать, что есть такой путь, а есть такой. Нужно обсудить обязательно, что в этой модели или в этой, как ты видишь дальше, что будет с этим героем или с этим.
При этом очень важно, какие ценности у подростков внутри.
Мое глубокое убеждение, что ценности формируются в семье, где ребенок как в супе каком-то варится: он видит, как родители живут, как они реагируют на какие-то вызовы, проблемы, и он этому учится. Там, где сильные ценности и где ребенка спрашивают, чем-то с ним делятся, могут быть ошибки, но они будут быстро исправлены, потому что ребенок поделится. Роль взрослых — выстраивать широкий контекст, чтобы подростки видели и слышали разное и говорили с нами об этом.
— Что касается мультфильмов для маленьких детей, то тут надо понимать, что там они воспринимают все как чистую картинку, без фильтров и критичного анализа. Малыши могут подражать героям, и не всегда эти герои могут вести себя правильно. Тут опять важна роль взрослого, как мы на это отреагируем.
Мы можем наврать ребенку, запугать и вообще затормозить какие-то коммуникационные процессы, можем вообще не отреагировать, все будет дальше развиваться, и ребенок будет считать это нормальным, а можем сказать: вот ты сказал такое слово, мне это обидно, я твоя мама, я не хочу, чтобы ты так со мной разговаривал, давай договоримся, что не будешь так говорить и т. п.
Самое страшное для меня — это не наличие крови на экранах, а отсутствие обработки со стороны взрослых, когда ребенок принимает все за чистую монету: как понял, так и встроил себе. Обязательно должен вклиниться взрослый с правильным посылом.
