«В 16 лет впала в кому»: Душераздирающая история наркозависимой
Она написала нам сама. Говорит, что после прочтения материала о наркотиках впервые вообще кому-то написала и вышла из комнаты. Уже год казахстанка наблюдается у психотерапевта, она не может принимать пищу и спать без антидепрессантов. Это молодая красивая девушка, встретив которую никто даже близко не подумал бы о том, что ей пришлось пережить, пишет tengrinews.kz.
Изначально наша собеседница была не против, чтобы мы опубликовали ее имя, поскольку она приняла себя и свободно говорит на эту тему, но после совместных размышлений мы все-таки пришли к выводу, что сохраним анонимность. Цель этого материала — рассказать, к чему может привести увлечение синтетическими наркотиками. Возможно, кого-то это спасет от необдуманного поступка. А еще эта статья про надежду, про то, что всегда есть выход и шанс все исправить, даже для тех, кому это кажется невозможным. Это было одно из самых сложных и длинных интервью, но оно очень важное. Найдите время, прочтите.
«Первый раз я попробовала «скорость» на вечеринке»
Ее личный ад начался пять лет назад, когда ей было 16, с обычной вечеринки.
«У подружки был день рождения, квартира, все пьют, отмечают. Приходят какие-то левые — друзья друзей. Поначалу у нас была большая компания, но потом все ушли, остались три девочки и эти пацаны. И они достают эту дрянь (речь идет о наркотике «скорость»). Выглядит это как пожелтевший снег, маленькие кристаллики. Я говорю, это перебор, я не хочу. Потом первая девочка соглашается, вторая, а эти пацаны прям насели на меня и говорят, ты же видишь, мы адекватно с тобой разговариваем, это просто внутри эйфория, тут не гонишь как от травы. В итоге они меня уговорили, я попробовала. Уже на следующий день у меня тряслись руки, я продала свой телефон и стояла у дверей этих пацанов.
Только потом поняла, почему они так меня уговаривали, ведь, когда торчишь, ты понимаешь, что ты конченый, а конченым одному быть не хочется. Кроме того, это недешево, у них заканчиваются деньги, и им нужен тот, кто будет покупать. Поначалу я нюхала, а потом мне первый раз дали покурить через пипетку, шланчик. Тогда я не знала, что способ употребления тоже влияет на то, насколько быстро все это будет развиваться. Дело в том, что если человек начинает курить, то это все, конец: он пипетку из рук выпустить не сможет, ему надо будет курить каждую секунду.
Я очень быстро спалилась перед мамой, у меня началась паранойя.
Это когда кажется, что все люди вокруг — нанятые и они гонятся за мной, чтобы убить. Я подбегала во дворе к бабушкам на лавочке, начинала копать землю и говорила, что здесь распыляют газ, а мне сюда положили записку-подсказку, как можно выжить. Потом мне показалось, что мою подругу украл белый джип. Я выбегала на дорогу и останавливала белые джипы, гнала конкретно. Приехала мама этой подруги, но, вместо того чтобы довезти меня до дома, посадила в такси. А я на этом такси еду и вижу, что таксист и машины сбоку с «ними» заодно. Это опять «подстава».
«Тут мы останавливаемся, и я выбегаю. Там были салоны красоты, и стояли две женщины. Я подбегаю к ним, говорю про газ и прошу позвонить маме. Они просят вены показать, а у меня вено-то чистые. Эти женщины оказались большие молодцы — завели меня в комнату, закрыли, позвонили маме. Но даже там я спряталась под одеялом и кричала: смотрите, в окне автомат, потом мне показалось, что в дверях проделали дырку, всунули шланг и пустили газ. В тот день мама обо всем узнала, и это был всего лишь третий день моего употребления»
«Через четыре месяца я впала в кому»
«Я ушла из дома, меня не было четыре месяца, и все это время я не ела. Когда шла по улице, могла потерять сознание, поваляться часик, это, считай, поспала. Я не останавливалась вообще, у кого-то марафон неделю, у меня марафон был четыре месяца. Организм был настолько пропитан этим веществом, что оно было на губах. У меня даже кровь не могли взять — настолько она загустела, что просто не вытягивалась. Я была вся фиолетово-белая. «Скорость» намного страшнее героина, на героине люди сидели по 15-20 лет, кололись, а тут всего лишь четвертый месяц употребления.
Потом я впала в кому и пролежала в ней 10 дней. После комы я не помню еще две недели. Мне проводили детокс, говорят, что сажали на мероприятиях, а я отключалась, галлюцинации были. Детокс убирает физические ломки. Ломки — это когда тело будто горит, а кости как тряпку выжимают. Ты не можешь ни лежать, ни сидеть, ни стоять, температура, холод. Это невыносимая боль, и ты не знаешь, как это остановить»
О реабилитации
«Дальше я оказалась в реабилитационном центре. Там я считалась самой тяжелой наркоманкой, хотя были люди, которые кололись больше, чем мне лет. Потому что у меня была синтетика. А это самый опасный наркотик, который может убить за месяц.
Есть реабилитации религиозные. У них там такие правила — нужно молиться, и если ты ногу сломал, они не вызывают врача, а говорят: молись. Пациентов приковывают кандалами, потом у них трудотерапия — они строят дома и молятся. Там лежат те, кто не может найти большие суммы денег, которые требуют в частных реабилитационных центрах.
Но на мой взгляд, самая эффективная программа — это «12 шагов». Большинство частных центров сейчас переходят на нее. Там никаких таблеток не дают. Я попала как раз в такой. Когда моя мама спрашивала, кто там работает консультантами, ей сказали, что это бывшие наркоманы. У родителей началась истерика: «В смысле наркоманы будут лечить, что это вообще за лечение такое?» Я объясню это так. Вот представьте, я пришла к обычному психологу, который будет говорить, какая я неправильная, а я скажу, да что ты вообще знаешь о моей жизни, я в таком *** побывала, пока ты здесь сидишь. К тому же мозг наркомана устроен так, что мы очень сильные манипуляторы и иногда даже делаем это неосознанно.
Наркомана может понять только наркоман.
Параллельно, пока я проходила реабилитацию, у мамы была своя реабилитация — раз в неделю она ездила на группы для созависимых. Дело в том, что близкое окружение наркомана, само того не подозревая, становится созависимым. Например, у кого-то ребенок — наркоман и он убил человека, а родители все равно будут за него заступаться. Они будут думать, что таким образом спасают его. Но на самом деле это ложное понимание. В группах созависимых готовят к тому, что ребенок через полгода выйдет и тогда в него нельзя будет тыкать, что вот когда он употреблял, он делал так»
«Что происходило в моей реабилитации. В восемь утра — подъем. Как встал, до самого отбоя нельзя ложиться. Потом зарядка, уборка дома, завтрак. Еду мы готовили сами. Самое нелюбимое мое блюдо — бигус. Даже сейчас, когда мама тушит капусту, у меня от этого запаха глаз дергается. А по субботам там давали творог со сгущенкой. Я тогда в первый раз творог попробовала, раньше думала, что он невкусный. В течение дня проходят собрания, группы, лекции. Еще днем дают 40 минут релакса — включают космическую музыку.
С внешним миром мы не контактировали.
На окнах там решетки, и когда двери закрывали, я вставала на подоконник, это значит, что я погуляла. А один раз меня в магазин взяли и купили шоколадку, я была такая счастливая. Вечером самоанализ проводишь. После такой работы над собой очень легко читать мысли обычных людей.
В центре мы называли себя семьей. Тогда нас было 42 человека, а сейчас принимают человек по 15. Я была единственным на тот момент подростком и только недавно из вашего материала о мефе узнала, что законодательно в частных центрах несовершеннолетних лечить не могут. Меня это удивило, потому что меня оформляли как положено — все данные заносили наравне с другими. Там был дедушка, ему было 78, и я каждый день на протяжении трех месяцев получала наказание за то, что обращалась к нему на вы. Говорить так было нельзя. Только на ты, потому что мы все на равных. Отмечу, что речь не идет о физическом наказании. Максимум, что нам давали, — это прописать и проанализировать свои ошибки.
А еще у нас программные фильмы были. Самый ужасный — это «Ласточки прилетели», про героинового наркомана»
«Чтобы переосмыслить свою жизнь, мы представляли свою смерть»
«Ближе к выписке были нестандартные задания. Одно из них — ты описываешь свою смерть, то есть предполагаешь, как будут развиваться события после реабилитации до смертельного исхода. Для чего давалось это задание. Для того чтобы ты со стороны увидел, к чему может привести увлечение наркотиками и как будет тяжело твоим родителям. Чтобы человек понимал, что наркотики — это смерть, и осознал, что это не его путь. Как это происходит. Занавешивают окна, кому-то раздают роли. Мы ставим доску на стулья, создаем соответствующую атмосферу. Помню, как одной женщине досталась роль моей мамы и она стояла и плакала: «Как же так, доча!» После этого семь дней ты не должен с кем-либо разговаривать. Такое задание заставляет переосмыслить свою жизнь — после него выходишь и понимаешь, что в реальности повторить все это не хочешь.
Все время, пока находишься в центре, ты прописываешь все, что делал, когда употреблял, и чувства, которые испытывал в тот момент. Это делается для того, чтобы человек смог в трезвом виде увидеть, что творил вообще. Психологи в центре помогают проработать все травмы. Например, со мной была такая история. У меня есть сестренка, и как-то меня оставили с ней ночевать. А у меня были свои планы на тот вечер. Я думала, что она сейчас уснет и я уеду. В итоге ребенок не спит, меня внизу ждет барыга, у меня уже крыша едет, и я на двухлетнего ребенка просто кидалась (на этих словах в глазах собеседницы появляются слезы). А еще был случай, когда взяла ее с собой в город и забыла. Только вечером нашла ее на лавочке под курткой. Что было бы, если бы ее украли!
«Я до конца жизни буду благодарна свои родителям»
Я положительно оцениваю работу реабилитационного центра. А еще я до конца жизни буду благодарна своим родителям. Дело в том, что у меня очень необеспеченная семья.
Моя мама ела раз в три дня, чтобы я хотя бы раз в день могла покушать гречку. Сейчас та реабилитация, которую я проходила, стоит 550 тысяч тенге в месяц, а в то время, когда я лежала, она стоила 350 тысяч тенге. И это была нереальная сумма для моей семьи. У нас не было денег даже на еду. Мама буквально в прошлом году смогла рассчитаться с кредитами и долгами. Вся семья помогала, но все равно было тяжело.
Помимо этого, в реабилитации нельзя было бросать курить, нужно было присылать сигареты, вещи какие-то, я-то ребенок, и я расту. Это нереально огромные деньги. Мама не ела лишний раз только для того, чтобы мне туда отправить пачку сигарет. Мне до сих пор так стыдно, что все это ей пришлось пережить. При этом важно отметить, что те, у кого нет таких денег, могут найти реабилитации намного дешевле»
О жизни после реабилитации
«Семь месяцев я пробыла в реабилитации. Потом еще четыре месяца амбулаторной работы, то есть я жила дома, но каждый день приезжала в центр на занятия. Для чего это нужно. Я год не видела обычных людей и даже не помню, как они живут. Я помню, как просыпаться, искать, употреблять, и все, а жить как нормальный человек я не умею. И там, на этих занятиях, учат, как заново привыкнуть к социуму.
И вот мой второй день дома. Я иду на остановку, ко мне подбегают два парня, один снимает на телефон, другой дергает за волосы и говорит: «ну что, нарколыга, вышла?» В тот момент я почувствовала себя изгоем. Еще все думали, что я лежала в одном из государственных реабилитационных центров. А для меня это было стыдно, потому что в этом центре (который я имею в виду) не лечат. У меня много друзей там находилось, и я сама туда ходила как волонтер. Там прям пропащие души, потому что они не знают даже, что, оказывается, есть выход. К тому же там ставят клеймо, а частная реабилитация — она хоть и платная, но зато нигде не вылезет, где ты был, это полностью анонимно»
«После наркотиков я стала «употреблять» человека»
«В реабилитации есть такое правило: первые полтора года нельзя вступать в отношения, а я нарушила эти границы. Таким образом, сойдя с наркотиков, я стала «употреблять» человека. Мы прожили с ним почти четыре года и расстались из-за того, что он стал употреблять наркотики. Получилось, что я из зависимой превратилась в созависимую. Я не видела саму себя без него, он на час от меня уйдет, а у меня истерика.
После наркотиков я похудела, у меня стали крошиться зубы, не растут волосы вообще. А после отношений у меня появилась эпилепсия, сахарный диабет (теперь я всегда вынуждена носить с собой глюкометр), депрессия (поначалу мне назначили самые слабые антидепрессанты, сейчас уже самые сильные). У меня не было ни одного дня, чтобы не было нервного срыва, постоянно была скорая, я посадила себе сердце. В этих отношениях меня били, мне постоянно изменяли, надо мной издевались.
Когда мой парень начал употреблять «скорость», мне приходилось ходить по ночам, искать его.
А у него паранойя, он звонит, говорит: «Я в мусорном баке сижу, они сейчас меня найдут». При этом он-то может сутками не спать. В последнюю встречу, когда мы расстались, он чуть не убил меня. В тот вечер я смыла пакетик с наркотиками в унитаз. А у него была ломка, и он тогда разбил всю мою квартиру. Я закрылась в ванной, и он начал пробивать дверь, по кусочкам разламывать ее на куски. В тот момент я поняла, что все, я сейчас умру, он меня убьет. Для меня это было так долго, как он эту дверь открывал. Потом я кинула в него ключи, и он, к счастью, убежал.
От того человека, в которого я влюбилась, не оставалось ничего. Он оказался на той стадии наркомании, что у него две дороги: тюрьма или смерть. А недавно вечером он написал мне. На следующее утро я проснулась и поняла, что у меня проблема с памятью. Не помню, какой сегодня день, помню, что было лето, а за окном вижу снег, не помню, когда переезжала к маме, сколько у нее живу, не помню свой пароль, адрес. Не думаю, что это последствия наркотиков, все-таки пять лет прошло. Скорее всего, из-за него. Это было страшно. Нервные заболевания все уже со мной останутся»
«Я до сих пор безумно боюсь «скорости»
«У наркозависимого не бывает такого, что он вылечился, у него бывает ремиссия, это временной промежуток, пока он не употребляет. Он может длиться месяц, а может всю жизнь. После того как я вышла из реабилитации, у меня было год и три месяца чистоты. А потом я сорвалась, это был вечер. И в восемь утра с разряженным телефоном уже стояла возле центра и рыдала. Мне говорили, что приезжать первый раз в реабилитацию не страшно. А вот когда ты срываешься после реабилитации, это невыносимые мучения, потому что в голове все понимаешь и рвешь себя на части.
Сейчас я не употребляю, но у меня нет чувства освобождения.
Я до сих пор безумно боюсь «скорости». У меня были моменты, когда я иду по улице, вижу закладку и бегу. Но не оттого, что боюсь самих закладок, нет, я могу спокойно взять их в руки. Мне страшно, что это вещество когда-нибудь еще раз попадет в мой организм. Словно это не порошочек, а человек, который может сзади с ножом ходить. И я очень боюсь людей именно под этим, потому что они могут убить, не понимая этого.
И еще с солями есть такая штука. Это поначалу кажется, что ты приобретешь компанию, что ты в тусовке. Со временем тебе хочется взять это все, закрыться где-нибудь самому и никого не видеть, но чтобы еще получить, приходится выходить в свет, а для этого нужно кого-то сюда привлечь. Вообще, это болезнь на самом деле одиночества.
Наркозависимым нужны пожизненные границы с теми людьми, которые употребляют. Нам нельзя быть рядом с наркотиками, для нас это прямая угроза. Если даже 10 лет чистоты и тут рядом кто-то колется, твой мозг может забыть эти 10 лет. И есть еще такой инструмент: когда сильно хочется, говоришь, я завтра употреблю, но не сегодня. А завтра повторяешь то же самое. И с этим пониманием легче жить, чем с тем, что больше никогда»
О группах анонимных наркоманов и принятии себя
«Считаю, что в реабилитационном центре достаточно пролечиться всего один раз. А потом нужно просто посещать бесплатные группы анонимных наркоманов. Первые полгода туда советуют ходить каждый день, потом три раза в неделю. А через два года уже по желанию. Даже тем, у кого большой опыт выздоровления, программа рекомендует присутствовать на группе хотя бы раз в неделю.
Важно отметить, что на группы анонимных наркоманов можно прийти и в случае, если у семьи вообще нет денег на реабилитацию. Очень много людей, не имея возможности находиться в центре, выздоравливали именно там. В этих группах не даешь советы, не осуждаешь, просто высказываешься. Туда может прийти как ребенок, так и дедушка. Все садятся в круг и говорят, что у кого накипело. Бывает, посмеемся, поплачем. Еще в конце группы спрашивают, кто хочет стать спонсором. Речь идет не о деньгах. Например, есть человек, у которого пять лет чистоты, и есть новенький, который берет того самого человека в спонсоры. Вот увидел новенький где-то закладку, его трясет, он звонит спонсору и все проговаривает.
Сейчас я приняла саму себя.
Конечно, я не хожу с рупором по улице и не ору: «я наркоманка», но я свободно могу говорить на эту тему, не стесняюсь этого, более того, я благодарна Господу за этот опыт. Без него я не стала бы тем, кем я стала сегодня. У меня нет друзей, потому что мои ровесники только начинают открывать этот мир. А по общению мне интересно с теми, кому уже за 40. Я люблю танцы, но у меня проблемы со здоровьем. Люблю рисовать»
«А больше всего я люблю животных. У меня есть собака, которую я не считаю собакой, я считаю ее своим сыном. Она не знает у меня команды: «сидеть», «дай лапу», я с ней разговариваю как с человеком, и она меня понимает. Я за зоозащиту. Окружающие знали об этом и постоянно мне подкидывали щенят. Люди могут заработать себе на еду, а как это сделать щеночку? Животные — это же дети! У нас на районе одна собака была, у нее одной лапы под корень не было, и шел дождь, а она упала в эту лужу, а те, кто мимо проходил, смеялись над ней (плачет). Я ненавижу людей, которые обижают животных.
Какая у меня мечта? Я мечтаю, чтобы животные были в безопасности.
А насчет себя у меня нет мечты. Если честно, я была уверена, что 20 лет — это край, до которого я доживу. С некоторыми ребятами, которые лежали со мной в центре, я до сих пор поддерживаю связь в соцсетях. Мой консультант, который первый встретил меня там, летом умер от передоза. А я ни разу в жизни не была на свадьбах, но минимум раз в полгода бываю на похоронах, и всегда по одной и той же причине»